19 апреля прошел учебный день Уличного Университета по теме «Feminin/ musculin: тактики борьбы с мужским господством» (Феминистский УУ)

Аудиозапись учебного дня
Фотографии

Дискуссия и комментарии по докладам - в блоге УУ:
http://community.livejournal.com/newstreetuniver/31397.html

1. «Социальное конструирование пола: анализ механизмов мужского господства».
Ваньке Александрина

Сравнивая в целом мужчину и женщину,
можно сказать следующее: женщина не была бы
так гениальна в искусстве наряжаться, если бы
не чувствовала инстинктивно, что её удел - вторые роли.
Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»[1]

В господствующем повседневном дискурсе нередко можно обнаружить такие высказывания как «женская логика», «женская дружба», «женская хитрость», противопоставляемые «мужскому интеллекту», «мужской дружбе», «мужскому достоинству». Подобный ряд оппозиций можно продолжать бесконечно долго, однако, очевидным является то, что высказывания, относящиеся к «женскому» зачастую имеют негативный смысловой оттенок, в то время как «мужское» окрашивается в положительные коннотации.
Примером этому может также послужить фильм, снятый Ж.Л. Годаром, где режиссер помещает в фокус оппозицию «мужское/ женское», которая и выносится в название фильма. И здесь опять мы сталкиваемся с господствующей логикой, для которой «женское» - это ничто[2]: рекламный образ с обложки журнала, накрашенные лица и красивые тела, упакованные в подарочный материал для привлечения внимания покупателей, «попсовые» песни и фотографии с показа мод, безразличие к общественной жизни: войне, забастовкам, протесту. А на сторону «мужского» Годар отводит поэзию, интеллектуальность, политический бунт, одиночество, размышление и непонимание со стороны «женского», которое рассматривается «мужским» только сквозь красивые тела – красивые волосы, глаза, грудь, руки, нос. При этом фильм «Мужское/ женское» некоторым образом воспроизводит логику мужского господства, поскольку Годар, выдвигая на первый план отношение между «мужским» и «женским», представляет это отношение в качестве естественного и природного.
Таким же образом «женская логика» и «мужской интеллект», аполитичность женщин и интерес мужчин к политике в рамках позитивистской логики объясняются разными природными способностями (склонностями) одного и другого пола, что в корне не верно[3]. Несмотря на то, что существует некоторая биологическая предконструированность полов, возникающая за счет разного физиологического строения мужского и женского тел, тем не менее, остается место для пространства, в котором действуют социальные основания, позволяющие производить и воспроизводить отношения, при которых мужчины занимают доминирующие позиции, а женщины – доминируемые. И наличие или отсутствие интереса к политике, философии, науке, интеллектуальным беседам и другим якобы «мужским» вещам будет определяться отнюдь не физиологическими строениями полушарий мозга мужчин и женщин, а тем объемом капиталов, которыми они владеют: культурным (образованием, профессией, компетенциями), экономическим, социальным (связями), символическим (признанием), политическим и т.д., а также набором инкорпорированных схем мышления, восприятия и оценивания, которые формируются в процессе воспитания, образования и социализации. Подобная инкорпорированность практических схем может выражаться в разнице положений, принимаемых телом мужчины и женщины, в разнице женских и мужских манер, стиля поведения, мужской и женской моды, одежды и прически. Таким образом, исторически сформированные социальные различия зачастую сводятся к естественным, хотя нет ничего естественного или природного в том, как сидит «застенчивая» женщина, сложив руки и опустив глаза в пол, и в том, как «благородный» мужчина (например, аристократический наследник) имеет прямую осанку и высоко держит голову. Исходя из принятой нами за руководство логики, можно также заключить, что «застенчивость», зачастую приписываемая женщине, и «благородство», определяемое как исключительно мужское качество, также конструируются социально и, будучи вписанными в тело и определяющими схемы мышления, конструируют деления и видения социальной действительности, другими словами конструируют социальную реальность. И здесь, используя цитату П. Бурдье, уместно было бы сказать, что «социально сформированное биологическое тело есть тело политизированное, или, если хотите, инкорпорированная политика»[4]. Этот тезис объясняется тем, что любое воспитание, которое формирует определенный стиль мышления, восприятия, оценивания и осуществляет работу по социальному конструированию тела (мужского и женского), так или иначе предполагает определенные диспозиции, в том числе и политические.
Поскольку мы живем в мире, где исторически господствует логика «мужского господства», то передаваемые от поколения к поколению доминирующие представления о социальной действительности, в которой мужчины занимают высшие позиции в иерархиях разных сфер, областей и профессий, настолько укоренены в повседневных практиках, что представляются само собой разумеющимися. И чем менее эти практики очевидны и осознаваемы доминируемыми, т.е. женщинами, тем эффективнее они с помощью символического насилия воспроизводят социальный порядок, где мужскому отдается «верхнее», а женскому «нижнее»[5].
Эти высокие позиции, помимо всего прочего, предполагают присутствие в публичном пространстве, которое опять же отдано на откуп «мужскому» и в которое заказан вход «женскому», поскольку женщины, в силу внешней организации социального пространства и в силу внутренних инкорпорированных схем мышления, исключаются из борьбы за накопление символического капитала, и зачастую входят в эту борьбу только лишь вступив брак, оставаясь при этом объектом обмена, который выполняет символическую функцию[6]. Доказательством этому могут также послужить результаты антропологических работ Ж.-К. Леви-Стросса, в которых он соотносит родоплеменные брачные отношения в первобытных обществах, в рамках которых происходит обмен женщинами по принципу, тождественному обмену словами между говорящими людьми[7]. Женщина как объект экономического обмена в патриархальном обществе, социальный атрибут и показатель символического капитала своего хозяина также рассматривается Ж. Бодрийяром в работе «К критике политической экономии знака»[8]. Таким образом, нетрудно заметить, что отношение «мужского» и «женского», помимо всего прочего, подчинено существующему экономическому укладу жизни, а также политическому.
Из этого логично следует вопрос о том, каким образом возможна трансформация отношений господства и подчинения, в которых мужчины занимают доминирующие позиции, а женщины – подчиненные. Очевидно, что изменение социального порядка (изменение экономического, политического, эстетического уклада) может привести к изменению отношения между полами и привести их в отношение равенства. Но понятно, что осуществить полное переопределение довольно сложно при существующем контексте. Но поскольку мы определили, что представления о социальном мире передаются в процессе воспитания и образования (в процессе формирования габитусов), то важным инструментом в борьбе за реальное (а не формальное) равенство мужчин и женщин, на наш взгляд, может стать производство и распространение критического альтернативного знания, которое необходимо направить на символическую борьбу против патриархального представления о действительности. Подобная символическая борьба, которая будет успешней, будучи проводимой коллективным агентом (например, таким, как коллективное тело Уличного Университета), должна вскрывать локальные очаги власти мужского доминирования и вносить разлад в инкорпорированные системы представлений и объективированные структуры, которые склонны воспроизводить мужское господство.

[1] Ницше Ф. По ту сторону добра и зла / По ту сторону добра и зла. М.: 1990. С. 629.
[2] Подобную ассоциацию, сближающую «женское» с «небытием», «пустотой», «ничто», которая воспроизводит мужское господство, приводит Ж-П. Сартр: «…непристойность женского полового органа является непристойностью всякой зияющей вещи; это – зов бытия, как впрочем, все отверстия; в себе женщина призывает чужое тело, которое должно ее преобразовать в полноту бытия посредством проникновения и растворения. И, наоборот, женщина чувствует свое положение как призыв и именно потому, что она продырявлена…. Вне всякого сомнения женский половой орган является ртом, и ртом прожорливым, который глотает пенис, что хорошо может подвести к идее кастрации; любовный акт является кастрацией мужчины, но прежде всего женский половой орган является дырой». Сартр Ж.П. Бытие и ничто: опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2004. С. 615
[3] «…имеют ли «женские» или «феминные» свойства социальное или, так или иначе, «естественное», биологическое происхождение. Мой ответ: помимо очевидных физиологических различий между мужчиной и женщиной, женские свойства имеют социальное происхождение. Однако, в результате социального воздействия на протяжении тысячелетий, они смогли стать «второй натурой», которая не изменяется механически с введением новых социальных институтов».Лекция Маркузе Г. Марксизм и феминизм http://www.vpered.org.ru/library8.html
[4] Бурдье П. Мужское господство / Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005. С. 323-324. «Фундаментальные принципы андроцентрического видения мира натурализуются в форме элементарных позиций и диспозиций тела, которые воспринимаются как естественное проявление естественных тенденций». Там же.
[5] «Любая власть имеет символическое измерение: она должна получить от подчиненных согласие, основанное на продуманном решении просвещенного сознания, но на непосредственном и дорефлективном подчинении социализированного тела. Доминируемые применяют ко всем вещам мира, и в особенности к отношениям господства, в которые они интегрированы, к индивидам, посредством которых эти отношения реализуются, и, как следствие, к самим себе, неотрефлектированные схемы мышления. Данные схемы, будучи продуктом инкорпорирования отношений власти в виде ансамбля различий (пар оппозиций), функционирующих как категории восприятия, оценивания и действия, конструируют властные отношения с точки зрения именно тех, кто утверждает в них свое господство, и тем самым представляют эти отношения как естественные». Бурдье П. Мужское господство / Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005. С. 300.
[6] Бурдье П. Мужское господство / Социальное пространство: поля и практики. СПб.: Алетейя, 2005. С.326.
[7] «...необходимо рассматривать брачные правила и системы родства как некий язык, т.е. как множество операций, обеспечивающих возможность общения между индивидами и группами индивидов. То обстоятельство, что «сообщение» в данном случае состоит из женщин группы, которые циркулируют между кланами, линиями или семьями (тогда как в языке слова циркулируют между индивидами), не препятствует тождеству рассматриваемого явления в обоих случаях». Леви-Стросс Ж.-К. Язык и общество / Структурная антропология. М.: Академический проект, 2008. С. 74.
[8] «Женщины, «люди», челядь также являются показателями статуса. Эти категории людей тоже могут что-то потреблять, но лишь во имя Хозяина…, свидетельствуя посредством своей праздности и избыточности в пользу его величия и богатства. Их функция, следовательно, не более относится к экономике, нежели функция предметов в кула и потлаче, являясь на деле функцией института или сохранения иерархического порядка ценностей. В той же перспективе Веблен анализирует существование женщины в патриархальном обществе: точно так же, как раба кормят не для того, чтобы он ел, а для того, чтобы он работал, женщину стараются роскошно одеть не для того, чтобы она была красивой, а для того, чтобы своим великолепием она свидетельствовала о легитимности или соуиальном превосходстве своего хозяина (таким же образом обстоят дела с «культурой», которая, особенно часто для женщин, функционирует в качестве социально атрибута: преимущественно в богатых классах культура женщины относится к наследству той группы, к которой она принадлежит)». Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Библион, 2004. С. 12.

2. «Новая женщина: товарищ, а не товар. Утверждение равенства между "мужским" и "женским" в текстах А.Коллонтай». Ерпылёва Светлана

Александра Коллонтай – известнейший революционный деятель начала XX века – будет интересовать нас в данном очерке прежде всего как исследователь. Коллонтай – исследовательница, именно ей принадлежат революционные для российской ситуации того времени работы о материнстве, детской смертности, условиях женского труда и гендерном неравенстве. Публикации Коллонтай – пример социально и политически ангажированного знания, в котором все чаще испытывают недостаток современные социальные науки. Исследовательница не приемлела работы только лишь с сухим научным комментарием, но постоянно призывала в своих текстах к изменению отвратительных элементов существующей реальности.
Её работы не должны отталкивать специфическим раннесоветским дискурсом («новоязом»), который одновременно драматизируется, порицается и высмеивается в современную либеральную эпоху. Коллонтай не только производит идеальный образ новой, свободной женщины и переосмысливает отношения любви и привязанности, но не перестает обращаться к детальному историческому анализу исследуемых феноменов. Например, в «письме к трудящейся молодежи» она демонстрирует, каким образом изменялась любовь (не правда ли, звучит провокационно?) вслед за изменениями общественных (производственных!) отношений. В родовом быте мораль возводила в высшую добродетель любовь, определяемую кровным родством. В античном мире истинна не любовь между полами, а любовь-дружба. «Любовь же в современном смысле слова не играла роли и почти не привлекала к себе внимания ни поэтов, ни драматургов того времени»[1]. Во времена феодализма впервые получила признание любовь между полами, любовь мужчины к женщине – но и она была заключена в определенные рамки. Классовые интересы требовали, чтобы была причина, вдохновляющая рыцаря на подвиги – и такой причиной стала любовь, но любовь всегда к чужой жене, истинная постольку, поскольку недоступная. И лишь новое буржуазное общество производит то значение любви, с которым мы привыкли иметь дело сегодня. При капиталистических отношениях семья становится одной из ячеек общества, участвующих в накоплении богатства. Теперь необходимо, чтобы жена была подругой мужа, признавала и разделяла его интересы. Таким образом, буржуазная мораль связывает раздельные ранее любовь и брак. «Разумеется, буржуазия на практике постоянно отступала от своего же идеала; но в то время, как при феодализме при брачных сделках даже не подымался вопрос о взаимной склонности, буржуазная мораль требовала, чтобы даже в тех случаях, когда брак заключался по расчету, супруги лицемерно создавали видимость, что налицо имеется взаимная любовь»[2]. Именно историческое, сформированное на определенной стадии общественного развития по определенным причинам понимание любви мы склонны до сих пор (несмотря на то, что со времен написания работ Коллонтай прошло около столетия) воспринимать в качестве её универсального значения!
Радикальный тезис об историческом, а значит, социальном характере любви позволяет Коллонтай заявить о своих – как представителя определенного класса или борца за свободу этого класса - правах на определение того, чем должна являться любовь в данную, действительно новую, историческую эпоху. Если конструирование смыслов значимых сегодня для каждого понятий – вопрос исторической борьбы (связанной, конечно, с тем или иным способом организации производства – Коллонтай была, прежде всего, марксистской), то задача каждого – принять непосредственное участие в этой борьбе. Перманентное обращение к истории, вписанность исследовательских работ в актуальный исторический и социологический контекст, на наш взгляд, легитимирует обросшие легендами идеологические (не побоимся этого слова!) высказывания и идеи Александры Коллонтай.
Но что мы имеем в виду сегодня, когда вспоминаем и говорим о «крылатом эросе», столь часто появляющемся на страницах публицистических работ Коллонтай? «Свободную», а значит, ни к чему не обязывающую любовь? Недопустимость буржуазного брака? Нет. Как ни парадоксально, исследовательница настаивает на пропаганде практически противоположных идеалов. Вводя оппозицию «крылатого» и «бескрылого» Эроса (бога любви), Коллонтай относит к первому её полюсу «любовь, сотканную из тончайшей сети всевозможных душевно-духовных эмоций (чувствований)»[3], в то время как ко второму – «минутное половое влечение полов в форме купленных (проституции) или краденых ласк (прелюбодеяния)»[4]. Сторонница Эроса «крылатого», она допускает возможность господства его бескрылого товарища лишь во время активной революционной деятельности, когда у строителей нового общества не остается досуга для любви, влюбленности, чувственности. Теперь (после 1917ого года), когда борьба выиграна, «крылатый» бог любви вновь завоевывает свои территории.
Однако именно брак, тот самый брак, который мыслится буржуазной идеологией единственной законной формой любви, в современном обществе препятствует зарождению искренних любовных привязанностей. Причин такому положению дел множество: угнетение женщин в семьях, двойная нагрузка на «хозяйку» дома, собственнический характер отношений, вписанный в сам термин «законный брак», наконец, удручающий фатализм брака, практическая невозможность помыслить разрыв. «В основу легального брака положены два одинаково ложных принципа: нерасторжимость, с одной стороны, представление о "собственности", о безраздельной принадлежности друг другу супругов – с другой»[5], - подытоживает Коллонтай в работе «Любовь и новая мораль». Но даже после этого она не призывает пролетарскую молодежь отказаться от брака – нет, не отказаться, но заменить его на добровольный (в том числе, гражданский, а не церковный) товарищеский союз, который – без осуждения со стороны сообщества – возможно расторгнуть в любое время.
Институт собственности, приобретший в буржуазном обществе практически «естественный» характер, так же легко распространился и на глубоко индивидуальные, любовные отношения и переживания. Коллонтай постоянно сопротивляется современному ей (как и нам) засилью собственности и, в частности, собственнических отношений между полами. Ничто не может дать право человеку на безраздельное обладание себе подобным. «К одной женщине мужчина испытывает чувство бережливой нежности, заботливой жалости, в другой он находит поддержку и понимание лучших стремлений своего «я». Которой же из двух должен он отдать полноту Эроса? И почему он должен рвать, калечить свою душу, если полноту бытия дает только наличие и той, и другой душевной скрепы?»[6]. Решение этой дилеммы Коллонтай находит в любви-товариществе. Признание взаимных прав и умение считаться с желаниями и потребностями другого (даже в любви!), взаимная поддержка, отзывчивость на запросы друг друга при – это важно - общности интересов или стремлений – таков идеал любви-товарищества, который предлагается пролетарской идеологией взамен отживающему идеалу «всепоглощающей» супружеской любви буржуазии. Таким образом, Коллонтай совсем не настаивает на «свободных», никого и ничем не обременяющих отношениях (но и не осуждает их – о чем ещё будет сказано ниже), но, напротив, желает облегчить доступ «крылатого» бога любви во все сферы человеческой деятельности.
Но Коллонтай на страницах своих работ все-таки удается шокировать высокоморального читателя. Она не пропагандирует – но допускает, а значит, легитимирует – сексуальные связи между мужчиной и женщиной, не охваченных чувством «большой любви» друг к другу. Интересно, что в рассказе «Любовь трех поколений» в этот тип «любви» оказывается вовлечена самая молодая героиня, представительница «будущего» поколения, в то время как рассказчица истории, похоже, историческая ровесница самой Коллонтай, не может определиться со своим отношением к неожиданным откровениям дочери (не смотря на то, что в прошлом сама совершила радикальный разрыв с господствующими в то время представлениями о любви). Дело в том, что юная Женя неожиданно оказывается беременна и отцом её ребенка с одинаковой вероятностью могут являться двое молодых людей, один из которых – товарищ и почти ровесник, но одновременно – гражданский муж матери. Героиня рассказа, мать Жени, шокирована безнравственностью и практически предательством дочери. Но Женя, которая действительно любит в этой жизни только маму, тем не менее, возмущается её «собственническими» предрассудками и буржуазном отношении к любви: «Я не понимаю: то, что я дружу с Андреем, то, что он мне гораздо больше рассказывает, чем маме, что он со мной, как бы это сказать, духовно, что ли, ближе, чем с ней, это маму нисколько не оскорбляет. А вот то, что я с ним целовалась – это, по её мнению, значит «отнимать» у ней Андрея»[7]. Однако не стоит думать, что въедливому читателю удалось уличить Коллонтай в имморализме. Напротив, эта позиция – антипод «лживой буржуазной морали», оставляющей место вне брака только продажной любви. Молодая героиня искренна в своих чувствах перед собой и другими: «Видите ли, чтобы «влюбиться», на это надо досуг. А мне некогда… Понимаете, некогда влюбиться. Не успеет понравится, а его уже зовут на фронт или перекидывают в другой город. Или сама бываешь так занята, что о нем забудешь… Ну и дорожишь часами, когда случайно вместе и обоим хорошо… Ведь это совершенно ни к чему не обязывает»[8]. Коллонтай устами своей героини подчеркивает «переходность» этого состояния («Я ещё когда-нибудь, наверное, натворю глупостей из-за любви»[9]), но временность ни в коем случае не должна делать чувство запретным или аморальным.
На страницах этого же рассказа Коллонтай обращается в том числе к проблеме гендерного неравенства между мужчиной и женщиной. «Ты говоришь, мама, что я привожу тебя в отчаяние своим цинизмом. Но скажи мне откровенно, если бы я была мальчиком, твоим двадцатилетним сыном, живущим самостоятельно, ты тоже пришла бы в ужас, что он сходится с женщинами, которые ему нравятся? Не с проститутками, которых покупают, не с девочками, которых обманывают, а с женщинами, которыми ему нравятся и которым он нравится? Нет? Ну так зачем же ты приходишь в отчаяние от моей «безнравственности»?»[10]
Вопросы неравенства никогда не оказываются главными вопросами, которыми задаются героини Коллонтай, но в той или иной форме они всегда обозначаются как героями, так и автором. Гендерное неравенство – очередная несправедливость старого общества – чутко ощущается и проблематизируется Коллонтай, несмотря на то, что последняя с пылом открещивается от принадлежности к буржуазному феминизму.
Героини её художественных рассказов (рассказов натуралистических, резких, порой грубых, поражающих языком без прилагательных и эпитетов и оттого чем-то неуловимо привлекательных), так же, как и сама автор, всегда остро ощущают свое подчиненное положение по отношению к своим любовникам и товарищам - даже к самым «продвинутым» партийным мужчинам. Мужчины, голосующие за гендерное равенство, подписывающиеся под государственными программами, направленными на устранение несправедливости через работу с новыми, советскими женщинами, пропаганду новых идей о «свободе и независимости», одновременно на уровне микрофизики власти, как сказал бы М.Фуко, день за днем воспроизводят укоренившееся в телесных структурах неравенство.
Известнейшие в городе оратор, левак и анархист, герой рассказа «Василиса Малыгина», обращает внимания, а затем и влюбляется в Василису во время её пламенной речи на митинге. Но не слова девушки привлекают его (он и вовсе её не слушал – в чем признается в последствии), а неожиданно проявившаяся женственность: «посреди речи коса у ней на плечо сползла. Тогда коса у ней была хорошая, вокруг головы обвивала. Заговорилась, загорячилась, шпильки-то и повысыпались… Неловко ей, коса мешает, назад отбросила…»[11]. Вася не предъявляет прямых претензий своему гражданскому мужу, кажется, она и сама не знает, что именно «не так» в их взаимоотношениях, но это «что-то» - то самое неравенство – постоянно тревожит её («бежит Вася на заседание, а в голове резолюция с пшенной кашей путается…»[12]).
Однако наиболее неприемлемая для Коллонтай реинкорнация неравенства в любовных отношениях между мужчиной и женщиной (здесь мы должны иметь биографический опыт самой исследовательницы) – несовпадение способов мыслить друг друга. Для женщины у Коллонтай её «любимый» - это любовник и одновременно товарищ, друг. В то время как мужчина чаще всего оказывается способен разглядеть в ней только женственность, женщину, слабость.
Герои рассказа «Большая любовь», Наташа и Сеня, «свободная» женщина и женатый, но влюбленный в другую, мужчина, встречаются во Франции, чтобы провести вместе несколько недель. Но Сеня все чаще покидает Наташу по вечерам, чтобы поговорить со знакомым профессором о политике и своей научной работе. Наташа, которая познакомилась с Сеней именно потому, что писала комментарии к его работам, которая всегда критиковала и исправляла его, живо интересовалась интересующими его вопросами и была незаменимым товарищем и собеседником, остро переживает это предательство. Грусть и разочарование любимой не скрываются от Семена, но тот по-своему интерпретирует её обиду – не иначе, это ревность к профессорской жене. Слышать подобные предположения для Наташи одновременно смешно и больно: «любит, но как? Не меня… Женщину. Видовое»[13].
Коллонтай постоянно заявляет о своей не принадлежности к феминизму, но при этом имеет в виду исключительно феминизм буржуазный. Феминизм, который предлагает женщине осваивать мужские профессии, но в пылу борьбы не замечает, что пролетарская женщина уже как минимум полвека трудится плечом к плечу с мужчиной, продолжая занимать доминируемую позицию в семье. Сегодня участие в общем производстве обеспечивает ей всего лишь двойную нагрузку, не выводя за пределы патриархального общества. Коллонтай – феминистка, но феминистка пролетарская, не забывающая про антагонизм классов и классовую борьбу, феминистка, сражающаяся за интересы угнетенных среди угнетенных – женщин внутри рабочего класса.
Девушка из «приличной» буржуазной семьи, она первая нарушает все установленные конвенции: разрывает связывающий путами брак, сближается с матросом, организует коллективные дома-коммуны и принимает участие в новых формах совместного общежития, осваивает ранее закрытые для женщин публичные пространства. Коллонтай – социально ангажированная исследовательница. Не только благодаря мастерски проделанному научному анализу феноменов буржуазного общества, но так же из-за специфической стратегии работы с социальным порядком - незаменимого для социального ученого желания нарушить, чтобы понять и незаменимой для активиста и политика стратегии понять, чтобы нарушить и изменить.

[1] Коллонтай А. Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С. 364.
[2]Там же, с. 369.
3] Коллонтай А. Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С. 361.
[4] Там же, с. 377.
[5] Коллонтай А. Любовь и новая мораль. // Философия любви. В 2-х т. Т. 2. М., Политиздат., 1990. С. 323-334.
[6] Коллонтай А. Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С. 376.
[7] Коллонтай А. Любовь трех поколений. // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С. 347.
[8] Коллонтай А. Любовь трех поколений. // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С. 346.
[9] Там же, с. 350.
[10] Там же, с. 343.
[11] Коллонтай А. Василиса Малыгина. // Коллонтай А. Большая любовь. СПб, Азбука-классика, 2008. С.44
[12] Там же, с. 72.
[13] Там же, с. 238.

3. «Рецепция феминистских идей в современной России». Наталья Федорова

Рекомендуемая литература по теме:
Бурдье П. «Мужское господство» http://bourdieu.name/sites/default/files/files/domination.pdf
Коллонтай А. «Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи)» http://www.marksizm.info/content/view/5221/59/
Коллонтай А. «Любовь и новая мораль» http://www.aquarun.ru/psih/psex/ps3.html
Маркузе Г. «Марксизм и феминизм» http://www.vpered.org.ru/library8.html

Так могла бы выглядеть какая-ниубдь модная индустриальная группа.